- ЖАНРЫ 359
- АВТОРЫ 257 613
- КНИГИ 590 782
- СЕРИИ 22 035
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 550 568
Гниляков Владимир Николаевич
Гниляков Владимир Николаевич
Третья, заключительная часть романа "Хубара — Голаны", рассказывает о событиях, службе и повседневной жизни коллектива советских военных советников и специалистов одной из дивизий сирийских Вооружённых сил, расквартированной в маленьком, пыльном городке на Сирийских Голанских высотах.
В череде неспокойных лет в жизни сирийского государства, осень 1984 и весна 1985 годов, возможно, были одними из самых мирных и спокойных месяцев. На это время выпала заключительная часть командировки главного героя повествования Владимира Симонова.
В наши дни, в ходе успешной операции Воздушно Космических сил России на территории Сирии против террористических группировок "Исламское государство и "Джебхат ан-Нусра" (запрещённых в РФ и ряде других стран), западные средства массовой информации подняли яростную шумиху по поводу появления российских военных на территории этой арабской страны.
Но, советские, а позже российские советники и специалисты, помогали строить и обучать сирийские вооружённые силы почти с момента провозглашения Сирией независимости.
Даже открытые западные источники того времени, которые трудно заподозрить в симпатии к нашей стране, вынуждены были признать, что ещё в 1956 году по приглашению правительства и Президента Шукри аль-Каутли, Советский Союз направил в Сирию сводный контингент из состава Вооружённых сил СССР. Для оказания помощи независимой Сирии, преобразованной позже в Сирийско-Египетское объединённое государство, а с 1961 года ставшей суверенной Сирийской Арабской Республикой (САР), в строительстве национальных вооружённых сил и защите государства от внешних угроз.
В период с 1973 года по 1981 год, учитывая сложную политическую обстановку сложившейся вокруг Сирии, и неоднократные обращения Президента Хафеза аль-Асада, решением советского руководства, количество советников и специалистов было значительно, увеличено.
В создавшейся обстановке, когда в события, помимо Сирии и Израиля, могли быть втянуты регулярные подразделения вооружённых сил, и корабли военно-морского флота США, а также войска других стран региона, Москва пошла на беспрецедентный шаг — подписав с Дамаском в октябре 1980 года соглашение, один из пунктов которого гласил:
— "Если третья сторона произведёт вторжение на территорию Сирии, то Советский Союз будет вовлечён в события".
Во время войны в Ливане, в 1982-1983 годах, в целях укрепления противовоздушной обороны Сирийской Арабской Республики, в Сирию были переброшены боевые подразделения ПВО Советской армии, для оказания непосредственной военной помощи сирийской армии.
Любое размещение контингента войск иностранного государства на территории других стран, рассматривается мировым сообществом, как один из способов усиления влияния данного государства в стратегически важном для него регионе.
Как считали западные аналитики того времени, в противоборстве с США, с целью повышении авторитета и влияния на Ближнем Востоке, Советский Союз осуществлял поставки современного оружия и направлял в Сирию советских военных советников и специалистов.
В Сирии всегда был хорошо подготовленный советнический аппарат. На его опыте строили свою работу советники и специалисты в других арабских странах.
Советские советники и специалисты находились практически во всех звеньях управления Вооружёнными силами САР. Более чем полвека, в Сирии постоянно присутствовали советские, позже российские, военнослужащие, которые были активными участниками всех региональных кризисов, конфликтов и войн. Профессионально выполняя свой воинский долг, зачастую рискуя здоровьем и собственной жизнью.
Мы там не появились сейчас, — мы были там всегда, с момента обретения Сирией независимости!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГОЛАНЫ
МАЙ 1984 ГОДА. ОТПУСК. МОСКВА
Лариса уехала к детям месяцем раньше. Володя, с помощью друзей, воспользовался рейсом, вылетающим в понедельник. Рано утром Аббас и Рустам отвезли его в аэропорт, пожелали хорошего отпуска и поехали в бригаду. На полигоне, к предстоящим осенью тактическим учениям с боевой стрельбой, советские специалисты отдела боевой подготовки, оборудовали мишенное поле.
На этот раз багаж Симонова превысил установленные двадцать килограмм, и Володе пришлось договариваться с дежурным переводчиком управления Фархатом Ороевым, провожающим рейс, о дополнительных багажных талонах. Встретившись впервые после той опасной ночи в горном Ливане, друзья без проблем решили этот вопрос.
Промчавшись по плитам новой взлётной полосы, самолёт плавно взмыл в небо. Пропали далеко внизу невысокие горы, с жёлтой, высохшей травой на склонах, утлые глинобитные жилища, в маленькой деревне на краю необъятных песков, стада баранов и кочевой скарб, возле брезентовых палаток жителей пустыни — бедуинов.
Самолёт сделал плавный вираж, и утреннее солнце очутилось сзади, вскоре внизу заблестела морская гладь с точками кораблей, спешащих куда-то. Вновь загорелось табло "Пристегните ремни", самолёт пошёл на снижение, пронёсся почти над самой водой, колёса коснулись земли острова Кипр, где должна была произойти смена экипажей.
— Наш самолёт совершил посадку в аэропорту Ларнака, — объявила стюардесса, — прошу всех выйти к автобусу.
Возле трапа их ожидал жёлтый автобус. Пассажиров разместили в прохладном зале, достаточно скромного, здания аэровокзала. Через тонированные окна помещения блестела бескрайняя гладь моря; ближе, жёлтый песок и исчерченная колесами самолётов взлётная полоса; далеко в качающихся волнах тёплого воздуха, на дальней стоянке, белые самолёты.
Выйти из помещения было нельзя, и Симонов стал разглядывать красивые цветные фотографии на стенах, рассказывающие, вероятно, об истории аэропорта. На одном из снимков было изображено здание из рифлёного железа, на краю поля, с надписью на английском — "Ларнака", военные самолёты, выстроившиеся в ряд, и дата — 1974 год.
Другую стену украшали многочисленные снимки розового фламинго. Володя долго разглядывал удачно снятые моменты из жизни этих прекрасных птиц. Мужчина, подошедший следом, рассказал, что вблизи аэропорта существует солёное озеро, куда осенью прилетают пернатые. А розовый фламинго, со временем, стал, чуть ли не визитной карточкой самого аэропорта.
Во второй половине дня Симонов был уже в Москве. Получив багаж, удачно выловив такси, помчался в гостиницу на Мосфильмовскую улицу. Но там ожидали приезд какой-то большой, африканской военной делегации и таким "странниками", как Симонов, в родной стране места не оказалось. Оставив в камере хранения гостиницы свой чемодан, отправился в "десятку" — десятое Главное управление Генерального штаба.
Со всех окрестностей приезжали сокольники, чтобы посмотреть на чудесную птицу и полюбоваться знаменитыми бросками без промахов
День выдался неудачным. Уток на старицах не было, зато с берега поднялась серая цапля. Андрей пустил Карата. Цапля хрипло заорала и полетела прочь. Балобан легко нагнал ее, но атаковать такую громадину не решился и, сделав над ней несколько кругов, вернулся к недовольному Андрею.
Больше в этом году Андрей с Каратом не охотился. Однако занятия с балобаном не прекращались. Каждый день его заставляли летать за вабилом, иногда напускали на сизарей или грачей. Кроме того, его обучали различным сложным трюкам — из Карата готовили циркового артиста.
За другими соколами приезжали люди. Они выбирали птиц, а потом уезжали. Несколько раз Карат слышал, как приезжие упоминали и его имя. Андрей при этом всегда отрицательно мотал головой, и Карат оставался в питомнике.
Раз в неделю появлялись экскурсанты. Они ходили по питомнику, рассматривали сов, орлов, ястребов и соколов, а потом шли к «летному» полю, где Карат демонстрировал все то, чему его обучили.
Балобан летал за кружившимся вабилом, фотографировался с желающими, «целовал» дам в щечку, разворачивал фантики на конфетах, а на прощание ловил либо голубя, — если это была «взрослая» экскурсия, — либо подброшенную вверх игрушку, фиолетового плюшевого бегемота, — если зрителями были дети.
Одно из таких выступлений стало последним, а точнее, предпоследним в недолгой жизни Карата.
В тот день, когда он, ловко поймав в воздухе подброшенную вверх игрушку, понес «добычу» на крышу сарая (обычно он там съедал маленький кусочек цыпленка), из кроны дуба неожиданно вылетел огромный ястреб и устремился к балобану.
Сокол взвился вверх. Тетеревятник долго преследовал его, но затем отстал. А перепуганный Карат продолжал набирать высоту под восторженные крики школьников. Андрей, прикреплявший передатчик к хвосту Карата только на время охоты, надеялся, что тот вернется сам.
Но балобан не вернулся…
Андрей целую неделю колесил на своей Ниве по дорогам области, тщетно выходил на поля, раскручивая над головой вабило. И Карат целую неделю летал в окрестностях родного питомника, присаживаясь на столбы, ожидая, когда же появится Хозяин. Но с Андреем они так и не встретились.
Карат голодал три дня, тщетно пытаясь добыть кого-нибудь. Только на четвертый день ему удалось поймать над старицей молодую чайку. А еще через день в него дважды стреляли — утром (одна дробинка в крыле так и беспокоила Карата в течение всей его жизни) и вечером, когда сокол сумел схватить подросшего цыпленка. После этого он начал избегать поселков, охотясь только на полях и лугах.
Хотя Балобан сторонился людей, но все-таки однажды сам подлетел к человеку. Ясным, прозрачным осенним днем он на желтом поле увидел одинокую фигуру. Человек не торопясь шел по полю. А вокруг него вилось… черное вабило!
Карат, присматриваясь, сделал круг. Человек этот не был похож на Андрея — он был брюнетом, а кроме того, ниже ростом. Увидев летящего Карата, человек начал быстрее крутить вабило и крикнул почти так же, как Хозяин: «Ау! Ау!»
Карат стал спускаться на подставленную перчатку. Только перчатка была не синяя, а ярко-рыжая. Но Карат все равно сел.
«Якши кош, матур кош» (хорошая птица, красивая птица (татарск.), — сказал сокольник и осторожно зажал единственный уцелевший ремешок пальцами. Потом он открыл висевшую на боку сумку (тут Карат заметил, что и сумка была не такая, как у Андрея) и достал оттуда не цыпленка, а мертвого воробья. Карат быстро съел воробья, а чужой сокольник (который на самом деле искал своего улетевшего сапсана) ловко надвинул на голову Карата чужой клобучок. Сокол прожил у нового хозяина около недели. А потом приехали какие-то люди, осмотрели Карата, обильно покормили и надели новый клобучок. Его посадили на спинку автомобильного сиденья, и машина уехала.
На одной из остановок сокола завернули в кусок материи, запихнули в тесную коробку и закрыли крышкой. Потом машина надолго остановилась (перед пограничным постом была большая очередь). А еще через полчаса везущие Карата люди вытащили балобана из коробки, сняли пелена и клобучок и в очередной раз его покормили. Было это уже в Польше.
фото: Владимир Супруненко
Через некоторое время балобана благополучно доставили на соколиную ферму. Его поселили в просторной вольере. Карат просидел там около недели, а потом с балобаном начали заниматься так же, как когда-то с ним занимался Андрей. Выяснив, что Карат все умеет, ему сначала надели на лапу новое стальное кольцо с клеймом и номером известного голландского соколиного питомника, а затем его попробовали напускать на добычу — сначала на голубей и грачей, а потом поехали на охоту на фазанов.
Фазаны были незнакомой птицей для Карата — они неожиданно «свечой» взлетали вертикально вверх. Из-за этого балобан упустил своего первого петуха. Но затем он приспособился. Как только сокольник снимал с него клобучок, балобан стремительно набирал высоту. Потом спугнутый собакой, громко хлопая крыльями, вертикально вверх поднимался фазан. Слышался свист падающего сокола, затем — глухой удар, и мертвый петух валился в кусты.
Слава о Карате быстро распространилась среди охотников. «Добри рарог» (славный балобан (польск.), — хвалили они Карата.
Через некоторое время на ферму зачастили другие люди. Смуглолицые. Они подолгу сидели с новым хозяином Карата, пили кофе и о чем-то неторопливо беседовали. Карат видел, чем всегда заканчивались эти разговоры, — его владелец отрицательно качал головой. Но вот появился еще один смуглолицый человек. От всех остальных он отличался тем, что его автомобиль оказался самым большим и красивым. Он почти не беседовал с хозяином, а достал бумажник и начал выкладывать на стол деньги.
Когда на столе выросла стопка купюр, хозяин кивнул утвердительно. И Карат уехал в шикарном лимузине. На следующий день Карат вместе с очередным хозяином поехал в аэропорт. Там смуглолицый сокольник предъявил разрешение на вывоз за границу якобы легального балобана, и они с Каратом прошли в салон самолета.
Ястреб-тетеревятник — одна из лучших ловчих птиц, однако она уступает соколу по вертуозности охоты и стремительности в преследовании жертвы.
Через несколько часов полет закончился. Карата вынесли наружу, и он почувствовал обжигающе жаркий воздух. За стеклом мчащегося мерседеса совершенно не было деревьев, вся земля была серо-желтого цвета.
Автомобиль остановился у высокого забора. Карата вынесли наружу. Он снова почувствовал одуряющую жару. К подъехавшему автомобилю спешил человек в длинных белых одеждах. Сокола отнесли в комнату и посадили на одну из стоящих там трех присад.
Карат прожил в этой комнате несколько дней. Однажды утром на него снова надели клобучок и осторожно начали смачивать перья какой-то жидкостью. Когда с Карата сняли клобучок, он обнаружил, что изменился цвет его оперения. Теперь окраска Карата была не рыжевато-сизая с темными пестринами на груди, а однотонная, нежно-желтая. Но серой оставалась голова птицы. И сокольники несколько дней колдовали над ней. Самым сложным оказалось окрашивание мелких перьев вокруг глаз. Эту операцию проводили тонкой кисточкой и очень аккуратно — чтобы реактив случайно не попал в соколиное око. Наконец на теле Карата не осталось ни одного перышка с его прежней окраской.
Теперь на все охоты шейх брал Карата. Гости восхищались преданностью балобана, его отвагой и удачливостью, но особенно его редчайшей, сверкающей окраской. фото: Владимир Супруненко
«Гамиль, гамиль сакр» (красавец, красивый сокол (арабск.), — радостно повторяли люди, перекрасившие Карата. Потом они с него сняли прежнее кольцо и надели новое. Бронзовое. С новым номером. Вскоре после этого в комнату, где жили Карат и два других сокола, зачастили посетители.
Через две недели за огромные деньги Карат был продан. У Карата появилась отдельная комната с кондиционером, личный слуга, красный кожаный клобучок с золотым тиснением, алые опутенки и легчайшие позолоченные серебряные бубенчики. Но кормили его плохо: давали только вымоченное в воде конское мясо и иногда — для правильного пищеварения — маленькую птичку или цыпленка.
Тренировки с соколом шли несколько недель. И вот однажды в октябре, ранним утром, его наконец взяли на настоящую охоту. Сокольники чаще всего произносили одно слово — «хубара», и он понял, что охотиться предстоит именно на это животное.
Никогда еще Карат не видел такого роскошного охотничьего выезда. Сам шейх уселся в большой открытый внедорожник. Его сокольники с птицами и остальная челядь разместились в других четырнадцати джипах, и караван отправился в путь.
Ехали они долго, и, наконец, по знаку шейха кортеж остановился. Шейх что-то негромко сказал. Человек, несший на руке самца тетеревятника, направился к зарослям полыни. Оттуда вылетела крупная, песчаного цвета птица, вся с частыми пестринами, и с протяжным криком полетела прочь.
«Караван!» (авдотка (арабск.) — закричала челядь, а сокольник снял с ястреба клобучок и подбросил в воздух. Погоня началась, и все заметили, что тетеревятник в скорости уступает этому пустынному кулику.
Шейх кивнул сокольнику, несшему Карата. С головы сокола сняли клобучок и освободили путцы. Карат секунду посидел, привыкая к свету, потом встряхнулся и полетел.
Охотники видели, как за невысоким холмом сначала скрылась авдотка, затем там же исчез Карат, а потом все с удивлением заметили, что за ними движется еще одна темная точка — это ястреб тоже продолжал преследование.
Все быстро погрузились в машины и помчались по руслу высохшего ручья. Машина шейха первой перевалила через холм и остановилась.
На земле сидел Карат. Одной лапой он крепко сжимал уже мертвую авдотку, а другой — бьющегося ястреба, который, вероятно, хотел разделить славу удачливого охотника с золотым балобаном. Утихли восторженные возгласы сокольников, и кортеж двинулся дальше.
фото: www.flickr.com/ Martin O’Connell
Вскоре вереница автомашин снова остановилась. У пересохшего русла, в котором вода бывала только раз в несколько лет, кто-то в бинокль заметил крупную птицу. У нее были незаметная — «пыльная» окраска, прекрасно маскирующая ее на песчаной почве.
«Хубара, хубара!» (дрофа-красотка (арабск.) — взволнованно закричали вокруг.
Сокольничий по приказу шейха пустил с руки кречета. Дрофа быстро побежала прочь, затем взлетела и стала набирать высоту. Кречет сделал три неудачных броска, хубара села на землю и побежала к зарослям тамариска. Шейх, наблюдавший за охотой своей птицы, недовольно покачал головой. Больше этот кречет сегодня не охотился.
Тогда пустили Карата. Он, вспомнив, как его учил охотиться Андрей, взмыл высоко вверх и оттуда настиг взлетевшую хубару. Хубара, которая была втрое тяжелее Карата, отчаянно сопротивлялась, подоспевшие сокольники добили дрофу. Карат в этот день был триумфатором.
Весной охоты прекратились. Карат заскучал. Причиной тому было не только отсутствие работы, но и линька. Сокольники, ухаживающие за балобаном, подбирали с пола чудесные, цвета благородного металла, перья. А через неделю один, обнаружив на ее крыле пеньки пробивающегося сизого цвета оперения, в страшном волнении поспешил к шейху.
Шейх со свитой пришел в комнату Карата и осмотрел его. Жилище Карата шейх покинул разгневанным. А еще через четверть часа Карата из роскошной комнаты перенесли во двор, на жару, под полотняный навес, где его соседкой была не годная для охоты пустельга.
У него отобрали красный с золотым тиснением клобучок, сняли алые опутенки и звонкие серебряные бубенчики. Доспехи Карата теперь были самыми простыми: старый клобучок (который был ему тесноват), потертые из серой кожи опутенки и тяжеловатые хриплые бубенцы, сделанные из ружейных гильз. С Каратом больше не занимались. Он сидел в самом дальнем и самом жарком углу сокольничего двора.
Однажды шейх увидел Карата, делящего свое одиночество с презренной пустельгой, и сжалился. На следующее утро Карата взяли с присады и отнесли в машину. Внедорожник ехал долго. Наконец он остановился. Сокольник, сняв с Карата клобучок, опутенки и бубенчики, вынес балобана из машины. Карат заметил около родника стайку небольших песчаного цвета птиц, похожих на голубей. Когда рябки вспорхнули, сокольник подбросил Карата вверх, и балобан бросился в погоню. Человек постоял, посмотрел вслед стремительно удалявшимся птицам, повернулся и пошел к машине.
А Карат тем временем несся за добычей. Ему было странно лететь в полной тишине — ведь все время его полеты сопровождались позвякиванием бубенчиков. Балобан вернулся к родничку. Ни сокольника, ни машины там не было. Карат опустился на землю, попил воды, искупался и полетел на север.
Уже с неделю сокольники всего района — приятели Андрея — говорили хозяину питомника, что его многолетние усилия по восстановлению балобана в Черноземье наконец-то увенчались успехом: в начале лета то там, то здесь видели сокола, который успешно охотился на грачей и голубей, беря птиц без промахов. Андрей принялся колесить на своей Ниве по проселочным дорогам в надежде увидеть сокола и, если повезет, рассмотреть в бинокль номер кольца на ее лапе. Но все его поиски ни к чему не привели.
Птица прилетела сама.
Однажды Андрей, как обычно, устраивал для туристов соколиное шоу. То и дело слышалось шуршание затворов фотоаппаратов. Бойко шла торговля сувенирами — открытками с изображениями Карата, пролетающего сквозь обруч или ловящего в воздухе плюшевого бегемота.
Неожиданно над «летным» полем показался балобан. Сокол сделал круг, потом легко спикировал и, отогнав испуганно орущего сапсана, спустился на крышу сарая и снова взлетел с сильно полинявшим плюшевым бегемотом в когтях. Вдруг из леса, как серая молния, вылетел огромный тетеревятник и схватил балобана. Плюшевая игрушка упала на землю.
Судя по всему, смерть сокола была мгновенной — он абсолютно не бился в лапах ястреба. Все это произошло настолько быстро, что ни Андрей, ни туристы не успели вымолвить ни слова. Тетеревятник с жертвой скрылся в лесу.
Андрей, прервав шоу, взял свою собаку Ванду и отправился искать сокола. В дальней дубраве они набрели на место, куда сел ястреб с бесценной добычей.
«Ну это же точно был Карат, — недоумевал Андрей, разглядывая останки балобана — крыло с единственным, невылинявшим золотым пером и лапу с бронзовым арабским украшением. — Только почему у него другое кольцо? И откуда перо такого цвета? Как солома?»
Александр Иличевский . Перс: Роман. — М.: АСТ: Астрель, 2010.
Собственно, про щит Ахилла вспоминаешь еще в процессе чтения этой странной и притягательной книги. Неудивительно, что хрестоматийный гомеровский образ появился уже в одном из первых откликов на новый роман Александра Иличевского: “…эпичность и всеохватность повествования — от мистических откровений до реликтовых геномов, извлекаемых со дна сверхглубокой скважины на Кольском полуострове, — заставляют задуматься о неслучайности созвучия фамилии автора с «Илиадой». Перед этим изобразительным великолепием сюжет почтительно отступает, как отступают перипетии осады Трои ввиду златокованого щита Ахиллеса” (Михаил Визель; http://www.timeout.ru/books/event/204460/).
А еще вспоминается историко-литературный сюжет 170-летней давности, из того времени, когда русская словесность еще не знала слова “реализм”, но уже задумывалась о типических героях и типических обстоятельствах.
“Древний эпос, основанный на глубоком простом созерцании, обнимал собою целый определенный мир во всей неразрывной связи его явлений; и в нем, при этом созерцании все обхватывающем, столь зорком и все видящем, представляются все образы природы и человека, заключенные в созерцаемом мире, и, — соединенные чудно, глубоко и истинно, шумят волны, несется корабль, враждуют и действуют люди; ни одно явление не выпадает и всякое занимает свое место; на все устремлен художнический, ровный и спокойный, бесстрастный взор, переносящий в область искусства всякий предмет с его правами и с полною тайною его жизни: будь это человек великий, или море, или шум дождя, бьющего по листьям. Всемирно-исторический интерес, великое событие, эпоха становятся содержанием эпоса; единство духа — та внутренняя связь, которая связует все его явления”. Это, как известно, написал Константин Аксаков о бессмертной гоголевской поэме и нарвался на отповедь основателя русской критики. Нечего, отозвался основатель, сравнивать Гоголя с Гомером, и вообще мы уважаем его не за это, да и, по большому счету, хороший писатель Гоголь ваш, кто спорит, сами его открыли, но не Фенимор, конечно, Купер. В переводе на язык XXI века — не Джон Гришэм, да-с…
И вот теперь, кажется, в романе “Перс” русская проза взяла крупный реванш со времен памятного поражения Константина Аксакова в споре о “Мертвых душах” (и пути русской литературы в целом) и древнем эпосе. Книга Иличевского вообще напоминает о тех благословенных временах литературы, когда обильно развешанные по стенам ружья не обязательно стреляли, а старые дубы не покрывались молодыми листьями исключительно по причине духовного возрождения героя. Природа и цивилизация, человеческое и онтологическое существуют здесь по куда более сложным, а главное — трудно постижимым законам.
Едва ли не на каждой странице книги на глазах читателя распадается традиционное повествование с его отполированными до блеска приемами. Особой литературной новизны тут нет, но дух захватывает наблюдать за тем, как это происходит у Иличевского. В степном безбрежии “Перса”, в его хтоническом нефтяном месиве сгинуло десятка полтора отдельных романов (каждый время от времени проявляется в тексте как полноценная story, можно выдвигать на Букера) и с полсотни крепких киношных синопсисов. Только-только начинаешь привыкать к истории о том, как главный герой ищет жену и сына, — поиски как-то сами собой теряются в других линиях, а искомая жена вдруг находится сама по себе, а потом и вовсе исчезает где-то между описаниями соколиной охоты, теологическими диспутами о рае и новых основаниях веры и пересказами-подстрочниками Хлебникова. В самом начале любознательного читателя подлавливают на другую авантюрную приманку — герой, оказывается, ищет прародителя всей земной жизни, древнего общего предка — Last Universal Common Ancestor, LUCA, Луку, который, по странному лингвистическому совпадению, соединил в своем названии имена евангелиста и Люка Скайуокера. Но впоследствии LUCA появится лишь в самом конце, когда будет вытряхнут из пузырька в губы умирающего Хашема, пророка новой религии, чье тело потом исчезнет и так и не будет найдено, и тем самым мотив Воскресения сомкнется с новейшими эволюционными гипотезами. Но как и когда легендарный Лука был найден, сложно вспомнить, потому что эту линию заслонили другие события. Впрочем, и мученическая смерть Хашема, который вызвал на поединок мировое зло — террориста Принца (однажды буквально названного своим истинным именем — Осама бин Мухаммед бин Авад бин Ладен), занимает меньше страницы. А птице хубаре (она же — джек, она же — вихляй, она же — красотка, как ни назови — единственная птица, на которую можно приманить любого сокола, в том числе и личного сокола Принца) посвящена целая глава.
И, наоборот, трагическая история любви пожилого американца Керри Нортрапа и юной азербайджанки Гюзель, вдруг выделяется из общего массива текста и начинает жить собственной жизнью, оттесняя на второй план другие линии, кажущиеся основными (знать бы, которая из них основная на самом деле).
А еще в романе есть вставные новеллы, пересказанные прозой стихи, и бесконечные отступления, отступления, отступления. Вопрос опять-таки: отступления от чего — от реальной главной темы или нашего представления о том, что такая тема должна быть и ее необходимо выбрать.
Сказанного выше, наверное, вполне хватило бы для того, чтобы отпугнуть читателя, который пока еще задумывается над томом в шестьсот с лишним страниц — читать или не читать. Но в этом и состоит главная загадка “Перса”. Очень сложно припомнить за последние несколько лет книгу, которая обладала бы такой мощностью притяжения, такой способностью держать и не отпускать до последней фразы.
Думается, дело еще в том, что “Перс” представляет собой поразительный компромисс между вымыслом и нон-фикшн, хотя доля вымысла в книге заметно мала по сравнению с не-вымыслом. Придуманное здесь утопает и растворяется в непридуманном. О Нобелях и Ротшильдах, о Хлебникове и Абихе, о бакинских улицах, пахнущих нефтью, и степях Ширванского заповедника, о соколах и джейранах Иличевский пишет так, что оторваться невозможно. Сам процесс чтения романа как будто предполагает эффект, обратный тому, как нетерпеливый читатель украдкой пропускает отступления, чтобы угнаться за сюжетом. Здесь очередное отступление не то что пропускаешь — ждешь, настолько захватывает неведомая, прекрасная и опасная жизнь нефтяного города и его окрестностей, его история.
На фоне экзотической реальности, в которой сходятся Запад и Восток, герои Иличевского выглядят совершенно естественно. Космополит и странник, естествоиспытатель и фотограф, бывший бакинец Илья Дубнов; друг его детства этнический иранец, т.е. настоящий перс Хашем, — то ли дервиш, то ли хиппи, то ли командир мирного войска, то ли все вместе; таинственный блогер Воблин, специалист по Армагеддону и борец с насилием над женщинами в арабских поселениях; провинциальный режиссер Штейн, который ставит Хлебникова в любительском театре; судовой механик Столяров, действительный член Географического общества, погибший во время очередного кругосветного плавания… В общем, вымышленные нетипические характеры в абсолютно невымышленных нетипических обстоятельствах.
“Перс” в целом являет собой некую важную смену оптики и мироощущения как для самого автора, так и для отечественной словесности.
В контексте прозы Александра Иличевского роман, с одной стороны, вроде бы не кажется неожиданным. Многие его линии намечены пунктиром уже в раннем романе “Мистер Нефть, друг” и рассказах с “бакинской” тематикой. Увлечение геопоэтикой дало себя знать еще в “Матиссе”, где Москва предстает таким же мистическим пространством, как Баку и Ширван в новом романе. При этом заметно, как изменился язык — стал более простым, ясным и оттого — более точным. Давно замечено критикой: Иличевский — писатель, тяготеющий к малой форме. “Перс” — разумеется, не первый его опыт большой формы, но если принять во внимание эпический размах, то — первый опыт работы с формой настолько большой.
Что касается общего контекста, то совершенно по-иному в “Персе” звучит тема имперского прошлого и распада СССР. В своих воспоминаниях герои и рассказчик постоянно возвращаются к событиям конца 1980-х—начала 1990-х, но при этом нельзя сказать, что именно они определили их жизнь. Для реального пространства романа оказываются важней другие исторические и географические вехи — близость иранских границ, той самой Персии, откуда, спасаясь от преследования шахских властей, на территорию еще советского Азербайджана проникают беженцы и куда уже во времена нынешние можно отправиться на соколиный рынок; границы западной цивилизации, которые протянулись цепочкой нобелевских коттеджей-“резерумов” на сваях, на самом берегу моря, гостевых домиков для командированных сотрудников компании “Братья Нобель”. Бакинские школьники времен СССР дышат запахом нефти, учатся английскому у иранской беженки и играют в Голландию, выращивая тюльпаны. Городскую “учителку” силой обращают в ислам в день памяти имама Хусейна, и только так ее можно спасти от толпы религиозных фанатиков, а это, судя по всему, 50—60-е годы прошлого века, время торжества советского интернационализма, с одной стороны, и государственного атеизма — с другой. Привычная система имперских координат: провинция — центр, задворки империи — Москва — почти не работает. Не работают и оба уже сложившихся стереотипа описания советского прошлого — либо ностальгия, либо осуждение. Баку и окрестности в романе Иличевского — это просто другое пространство и время.
Баку, Апшерон, Ширван образуют топографию мистического центра мира. Не случайно в поисках всеобщего предка Луки Илья Дубнов, объездивший весь мир, возвращается в места своего детства. Хашем, верящий в существование абсолютной истины, говорит о том, что “есть точка на планете — центр, в котором сходятся все ее, истины, видимые и невидимые реки. У истины должен быть географический атрибут”. И таким атрибутом истины становится Ширван, где Хашем вместе со своими егерями из апшеронского полка имени Велимира Хлебникова разыгрывает события Священной истории. Где слышно пение недр и где, как животные, рождаются ветра.
Степным воздухом истории и вечности в книге дышит каждая страница. Космическое, геологическое, природное измерения бытия превалируют настолько, что любая человеческая (т.е. романная, социальная или психологическая) история неизбежно приобретает меньший масштаб. Все видимо как будто с высоты птичьего полета, отражено в нефтяном мерцании глаза сокола или внезапно выхвачено маленькой камерой слежения, которую сокол несет на себе…